ХАРЬКОВ
Город прячется в ванной,
в подземке, в сенях, в подвале:
— Папа, меня убивают,
как ранее не убивали.
— Светлый, стекляшно-звонкий,
радужный и вечерний.
Город — теперь воронка.
Сломанною качелью,
статуей обезьянок,
выживших в сорок третьем,
город в ночном тумане
вызов бросает смерти.
Город глядит на небо,
нет ли просвета, нет ли.
Город идет за хлебом,
вешает плащ на тремпель.
Город горит от горя,
собирается впопыхах,
истерично смеется город:
Ха! Ха! Ха…
* * *
Расчеловечивай
черным червем, чертами чертей,
червоточиной в человечестве,
нечистой порочностью,
чопорным чёсом;
бесчестьем.
Очеловечивай
частым чтением, чистым течением,
честным участием,
счастливым Отечеством,
человечностью,
честью.
* * *
Зазеркально-кривое стекло от скотча,
Пожелания тихой ночи:
— Как ты?
— Как ты?
Пока объявили антракты между вчера и завтра,
Я ставлю книги на подоконник,
Помню войну, а себя не помню.
Толстого, Лескова, Тургенева, Достоевского:
«Дворянские гнёзда», «Левша», вот и «Бесы» здесь.
Много мне надо вас, много мне, много мне…
Вот пригодилась же русская филология.
Рядом торговый центр, Господи, хоть бы мимо.
Мертвые сраму не имут,
Мертвые сраму не имут!
Мертвые авторы нынче — живой щит,
Защитите, как сможете защитить.
Вам прилетит, не сейчас так после,
Вот бы проснуться, ничего и не было вовсе.
Я отползаю к стене и сижу, как на дне колодца,
И сердце мое не рвется, совсем не рвется.
* * *
Когда язык мой родной стал кровав, как закат над морем,
Думала, что волчица… но нет, это я вою.
Когда Бибигон с индюком разбирался по-свойски
Со мной рядом Корней Чуковский
Пил лимонад (но я хотела бы водку),
Был молчаливым и кротким.
Когда надо мной нависал Дамоклов не мир, но меч
Александр Сергеич
бродил тенью мертвой царевны,
спрашивал: Аня, где вы?
Не бросайте меня, я ничего не сделал.
А после сковывал, как паралич,
Вел на панель и бил,
Опаивал и губил
Любимый Фёдор Михалыч,
Тащился в странной одежде ни к селу, ни к сердцу,
Спрашивал: Как проехать
В ближайшие пункты переселенцев
Антон Павлович Чехов.
От того, что они тянулись за мной, становилось все горше.
Как я их брошу?
Это же буду не я, такова уж моя расплата,
Ведь книги не виноваты,
Книги не виноваты.
Я их тащила, свою идентичность, свою надежду,
Бросая других людей, еду и одежду.
Смывала с них кровь, очищала гнилость.
«Пока мне рот не забили глиной», но я уже подавилась.
А когда я легла и думала, что не встану,
Звонила мама.
Ехала через три города,
четыре подвала,
в чужом пальто, чужих штанах и чужой блузке.
Говорила на русском.
Подано до проєкту у 2022 році
